Умер Умберто Эко: цитаты из книг знаменитого писателя и философа

Умберто Эко. Цитаты и афоризмы

Что такое любовь? На всём свете ни человек, ни дьявол, ни какая-нибудь иная вещь не внушает мне столько подозрений, сколько любовь, ибо она проникает в душу глубже, нежели прочие чувства. Ничто на свете так не занимает, так не сковывает сердце, как любовь. Поэтому, если не иметь в душе оружия, укрощающего любовь, — эта душа беззащитна и нет ей никакого спасения.

Ах, у любви столько сложностей. Сперва она размягчает душу… Потом изъязвляет…Однако душа, ввергнутая в горячку, в пламя божественной любви, в пещь огненную, где ей вконец истлеть и истончиться и превратиться в известь, счастлива даже и этой пыткой, даже и этим кровавым мучением…

Природа любви — это благо, а что есть благо — определяется знанием, и нельзя что-либо любить, если оно не познано как благо.

Любовь имеет свойство вредить любящему, если она чрезмерна.

Дьявол – это не победа плоти. Дьявол – это высокомерие духа. Это верование без улыбки. Это истина, никогда не подвергающаяся сомнению. Дьявол угрюм, потому что он всегда знает, куда бы ни шел – он всегда приходит туда, откуда вышел.

Что добро для одних — зло для других. Но и в волшебных сказках тоже разница между феей и ведьмой — это вопрос возраста и внешности.

На каждую добродетель и на каждый грех есть пример в бестиариях, где под видом зверей показан человеческий мир.

На следующей ступени совершенства мы научимся обходиться без слов, хватит прикосновения, ты все поймешь.

Мы все время проецируем себя в воображаемый мир или в будущие исходя из того, что нам известно. Но будущее не берет начало в том, что известно. Мы больше не живем в спокойном настоящем, а все время стараемся подготовиться к будущему.

Мне бы, признаться, хотелось повстречать единорога, пробираясь через густой лес. Иначе какое удовольствие пробираться через густой лес?

Больше всего я боялся наткнуться на какое-нибудь новое зеркало. Ибо такова уж магия зеркал: даже когда знаешь, что это только зеркало, — они всё равно пугают.

Ненависть — истинная природная страсть. Аномальна как раз любовь. За нее Христа и распяли.

Нет большей несправедливости, нежели наказание праведного, ибо последнему грешнику, друзья, прощают последнее греходеяние, а праведному не прощают и первого.

Никогда люди с таким энтузиазмом и полнотою не творят зло, как когда они его творят во имя религии.

Не хватало духу преследовать слабости грешников, коль скоро у них те же слабости, что у святых.

Да, есть сладострастие боли, так же как сладострастие веры и даже сладострастие смирения. Если ангелам-бунтовщикам столь немногого хватило, чтоб огонь обожания и смирения стал в них огнем гордыни и бунта, что говорить о слабом роде человеческом?

Ты живёшь поверхностями. Твоя глубина — это напластование множества поверхностей, такого множества, что они создают впечатление плотности, однако будь это настоящая плотность, ты бы не выдержал собственного веса.

Некоторые никак не могут принять мир таким, какой он есть. Не имея возможности его переделать, им во что бы то ни стало нужно его переписать.

Не имея моральных принципов, мерзавцы обычно заворачиваются в знамя.

Никто и никогда не понуждает знать. Знать просто следует, вот и всё. Даже если рискуешь понять неправильно.

Но высшая мудрость состоит в том чтобы знать, что ты узнаешь все на свете слишком поздно. Все становится понятно тогда, когда нечего понимать.

Всё было так душераздирающе правильно, и не было никакого другого решения.

О несовершенном говорят много, но само понятие несовершенного явно страдает несовершенством.

Остается подозрение, будто что-то я забыл. Будто что-то засунуто в складки хлопотливости, как суют деньги или листок с адресом в самый маленький кармашек джинсов и только позже понимают, что эта-то мелочь и была решающей, единственной, главной.

Помедлить — не значит терять время: мы часто останавливаемся подумать, прежде чем принять важное решение.

Кувыркаясь в своей пустоте, вы можете убеждать себя, будто состоите в общении с Единым; но как только вы начали возиться с глиной, пускай даже электронной, вы — демиург, и от этого никуда не деться, а кто собирается сотворить мир, тот неизбежно уже запятнан и ошибками и злом…

Когда совершенство достигнуто, дальше двигаться невозможно.

Опыт показывает, что человек, ни о чем не жалеющий, не испытывает желания стать лучше.

Повсюду искал я покоя и в одном лишь месте обрел его — в углу, с книгою.

Любое чтение — проверка себя на способность прислушаться к недоговоренным подсказкам.

Великая книга всегда остается живой, она растет и стареет вместе с нами, но никогда не умирает. Время удобряет ее и трансформирует, тогда как неинтересные произведения проскальзывают мимо Истории и исчезают.

Как переизбыток нежного чувства обычно ослабляет и портит воителя, так переизбыток владельческой любви и любопытства приводит к тому, что книги получают заболевание, неминуемо губящее их.

Поскольку вымышленная среда куда уютнее естественной, мы пытаемся читать жизнь так, будто она тоже является художественным произведением.

Мир монотонен, история ничему не учит людей, и в каждом поколении всё те же страхи, всё те же страсти, события не повторяются, но одно напоминает другое… новости, открытия, откровения — всё изживает себя.

В конце концов, всякий текст — это ленивый механизм, требующий, чтобы читатель выполнял часть работы за него. Текст, в котором излагалось бы всё, что воспринимающему его человеку надлежит понять, обладал бы серьёзным недостатком — он был бы бесконечен.

Книги пишутся не для того, чтоб в них верили, а для того, чтобы их обдумывали. Имея перед собою книгу, каждый должен стараться понять не что она высказывает, а что она хочет высказать.

Риторика — искусство хорошего выражения, а истина ли выражена или ложь, это уже не так существенно.

Я убеждён, что даже в самом жалком сочинении мне попадается зерно если не истины, то хотя бы занимательной неправды…

Приятно допускать, что библиотека не обязательно должна состоять из книг, которые мы читали или когда-нибудь прочтем. Это книги, которые мы можем прочесть. Или могли бы прочесть. Даже если никогда их не откроем.

Людская небрежность нанесла книгам, быть может, больший ущерб, чем те, кто уничтожал их сознательно.

Библиотека содержит свидетельства истины и свидетельства лжи.

Если ты собираешься быть автором и слагать, быть может, собственные истории, тебе нужна способность лгать, иначе истории выйдут нудные. Но лгать надлежит с умеренностью.

Какого бы персонажа ты ни выдумал, так или иначе он будет выращен из твоего опыта и твоей памяти.

Великие произведения влияют друг на друга через нас. Наверное, мы можем объяснить, насколько Сервантес повлиял на Кафку. Но мы можем также сказать, … что Кафка повлиял на Сервантеса. Если я прочитаю сначала Кафку, а потом Сервантеса, Кафка невольно внесет коррективы в мое прочтение Сервантеса. Так же как наш жизненный путь, наш личный опыт, эпоха, в которую мы живем, получаемая нами информация — все, даже наши домашние неурядицы и проблемы наших детей, все влияет на наше прочтение старых текстов.

Кто знает? Может быть, самый великий писатель тот, чьих произведений мы не читали.

Гениальность — непристойное словечко, которым пользуются хитрецы, чтобы придать себе литературной значимости.

Будьте скромны и осторожны до тех пор, пока не настанет час открыть рот. Но открыв его, говорите уверенно и гордо.

Все, что угодно, становится значимым, если разбирать в связи с другим феноменом. Связь изменяет перспективу. Заставляет думать, что любой факт в этом мире, любое имя, любое сказанное или написанное слово имеют не тот смысл, который виден, а тот, который сопряжен с Тайной. Девиз тут простой: подозревать всегда, подозревать везде. Можно читать между строк даже надпись в метро «не прислоняться».

Искусство есть побег от личного чувства.

Быть образованным еще не значит быть умным. Нет. Но сегодня все хотят быть услышанными и в некоторых случаях неизбежно выставляют свою глупость на показ. Так что можно сказать, раньше глупость не афишировала себя, а в наше время она бунтует.

Глупость — это когда своим тупоумием распоряжаются со спесью и настойчивостью.

Дурак не просто заблуждается. Он громко заявляет о своем заблуждении, провозглашает его, хочет, чтобы все о нем услышали.

Иногда достаточно произнести несколько бессмысленных слов, чтобы войти в историю.

Когда лепишь наобум, что приходит тебе в башку, а люди объявляют, что это самая истинная истина, начинаешь и сам как-то верить.

Должно быть, обязанность всякого, кто любит людей, — учить смеяться над истиной, учить смеяться саму истину, так как единственная твёрдая истина — что надо освобождаться от нездоровой страсти к истине.

История прекрасного и разумного, которой мы ограничиваем свое образование, или, скорее, которой другие ограничили наше образование, есть лишь малая часть летописи человечества.

Вера всегда сильнее знания, мы можем удивляться по этому поводу, или сожалеть, но это так.

Когда приходит вера, науку предают огню.

Кстати, не очень обольщайся по поводу этих реликвий. Обломков креста я перевидал очень много и в самых разных церквях. Если все они подлинные, значит, нашего Господа терзали не на двух скрещенных бревнах, а на целом заборе…

Вся мировая культура хочет одного — сделать бесконечность постижимой.

Исходный порядок — это как сеть, или как лестница, которую используют, чтоб куда-нибудь подняться.

Будущее не принимает в расчет прошлое, так же как и настоящее.

Когда вы довольствуетесь следованию за правилами, улетучивается всякая острота, всякое вдохновение.

Единственные полезные истины — это орудия, которые потом отбрасывают.

Логика может дать огромную пользу лишь при одном условии: во время прибегать к ней и вовремя из неё выбегать.

Важно соблюдать меру. От злоупотреблений болеют.

Мы захотели слишком многого, но теперь уже не можем перестать хотеть.

В заблуждение вводит как избыток сведений, так и их недостаток.

Прошлое не перестает нас удивлять, больше, чем настоящее, а может, и больше, чем будущее.

О книгах

— Повсюду искал я покоя и в одном лишь месте обрел его — в углу, с книгою.

— Поскольку вымышленная среда куда уютнее естественной, мы пытаемся читать жизнь так, будто она тоже является художественным произведением.

— Я считаю, что, помимо прочих важных эстетических соображений, мы читаем романы вот почему: они дарят нам уютное ощущение, будто мы оказались в мире, где понятие правды бесспорно, тогда как настоящий мир — место куда менее надежное.

— Я убежден, что даже в самом жалком сочинении мне попадется зерно, если не истины, то хотя бы занимательной неправды, а крайности очень часто перекликаются.

— Книги пишутся не для того, чтоб в них верили, а для того, чтобы их обдумывали. Имея перед собою книгу, каждый должен стараться понять не что она высказывает, а что она хочет высказать.

— Разве любители быстрого чтения по-настоящему ощущают вкус того, что читают?

— Мы живем ради книг. Сладчайший из уделов в нашем беспорядочном, выродившемся мире.

— По поводу стоящих у нас на полках книг, которых мы не читали и, наверное, никогда не прочтем: у каждого из нас, вероятно, есть склонность откладывать в сторонку книги, которые мы наметили прочитать, но попозже, попозже, может быть, когда-нибудь, в другой жизни. Как ужасны стенания умирающих: пришел их смертный час, а они так и не взялись за Пруста!

Об информации

— В заблуждение вводит как избыток сведений, так и их недостаток.

— Логика может дать огромную пользу лишь при одном условии: вовремя прибегать к ней и вовремя из нее выбегать.

— Ничто не порождает столько толкований, как бессмыслица.

— Быть образованным еще не значит быть умным. Нет. Но сегодня все хотят быть услышанными и в некоторых случаях неизбежно выставляют свою глупость напоказ. Так что можно сказать, раньше глупость не афишировала себя, а в наше время она бунтует.

О любви

— Невозможно влюбиться вдруг. А в периоды, когда влюбление назревает, нужно очень внимательно глядеть под ноги, куда ступаешь, чтобы не влюбиться в совсем уж не то.

— В истинной любви важнее всего благо любимого.

— Что такое любовь? На всем свете ни человек, ни дьявол, ни какая-нибудь иная вещь не внушает мне столько подозрений, сколько любовь, ибо она проникает в душу глубже, нежели прочие чувства. Ничто на свете так не занимает, так не сковывает сердце, как любовь. Поэтому, если не иметь в душе оружия, укрощающего любовь, — эта душа беззащитна и нет ей никакого спасения.