Знаете ли вы, что изначально Сервантес задумал «Дон Кихота» просто как шутливую пародию на современные ему «бульварные» рыцарские романы? А в итоге получилось одно из величайших произведений мировой литературы, которое остается чуть ли не самым читаемым до сих пор? Как это произошло? И почему безумный рыцарь Дон Кихот и его оруженосец Санчо Панса оказались так дороги для миллионов читателей?
Об этом специально для «Фомы» рассказал Виктор Симаков, кандидат филологических наук, учитель словесности.
Дон Кихот: история идеалиста или сумасшедшего?
Говоря о «Дон Кихоте», следует разделять замысел, сознательно сформулированный автором, его конечное воплощение и восприятие романа в последующие века. Изначальный замысел Сервантеса — высмеять рыцарские романы, создав пародийный образ безумного рыцаря.
Однако в процессе создания романа замысел претерпел изменения. Уже в первом томе автор, сознательно или нет, наградил комического героя — Дон Кихота — трогательным идеализмом и острым умом. Персонаж получился несколько неоднозначным. Он, например, произносил знаменитый монолог об ушедшем золотом веке, который начал такими словами: «Блаженны времена и блажен тот век, который древние назвали золотым, — и не потому, чтобы золото, в наш железный век представляющее собой такую огромную ценность, в ту счастливую пору доставалось даром, а потому, что жившие тогда люди не знали двух слов: твое и мое. В те благословенные времена все было общее».
Памятник Дон Кихоту. Куба
Закончив первый том, Сервантес, казалось, закончил и весь роман. Созданию второго тома помог случай — издание поддельного продолжения «Дон Кихота» авторства некоего Авельянеды.
Этот Авельянеда не был столь бездарным автором, каким его объявил Сервантес, однако он извратил характеры героев и, что логично, отправил Дон Кихота в сумасшедший дом. Сервантес, и раньше чувствовавший неоднозначность своего героя, тут же принимается за второй том, где не только акцентировал идеализм, жертвенность и мудрость Дон Кихота, но и подарил мудрость второму комическому герою, Санчо Пансе, который ранее выглядел весьма недалеким. То есть Сервантес закончил роман вовсе не так, как его начал; как писатель он эволюционировал вместе со своими героями — второй том вышел более глубоким, возвышенным, совершенным по форме, чем первый.
Со времени создания «Дон Кихота» прошло четыре столетия. Всё это время восприятие «Дон Кихота» менялось. Со времен литературы романтизма для большинства читателей «Дон Кихот» — это трагическая история о великом идеалисте, которого не понимают и не принимают окружающие его люди. Дмитрий Мережковский писал, что Дон Кихот превращает всё, что видит перед собою, в мечту. Он бросает вызов привычному, обыденному, пытаясь жить, во всем руководствуясь идеалами, более того — он хочет повернуть время вспять, к золотому веку.
Дон Кихот. Джон Эдвард Грегори (1850-1909)
Окружающим людям герой кажется странным, безумным, каким-то «не таким»; у него же их слова и поступки вызывают жалость, грусть или искреннее негодование, которое парадоксально соединено со смирением. Роман действительно дает почву для такой трактовки, оголяет и усложняет этот конфликт. Дон Кихот, несмотря ни на какие насмешки и издевательства, продолжает верить в людей. Он готов страдать за любого человека, готов переносить лишения — с уверенностью, что человек сможет стать лучше, что он выпрямится, прыгнет выше головы.
Вообще, весь роман Сервантеса построен на парадоксах. Да, Дон Кихот — это один из первых патологических образов (то есть образ сумасшедшего. – Прим. ред.) в истории беллетристики. И после Сервантеса их с каждым столетием будет все больше, пока, наконец, в XX веке едва ли не большая часть главных героев романов будут сумасшедшими. Однако важно не это, а то, что по мере чтения «Дон Кихота» у нас возникает ощущение, что автор потихоньку, совсем не сразу проявляет мудрость героя через его безумие. Так что во втором томе перед читателем отчетливо встает вопрос: а кто здесь безумен на самом деле? Точно ли Дон Кихот? Не являются ли умалишенными как раз те, кто издеваются и смеются над благородным идальго? И это не Дон Кихот ослеплен и обезумел в своих детских грезах, а окружающие его люди, неспособные увидеть мир таким, каким его видит этот рыцарь?
На главную
Все авторы
Главная → Мигель де Сервантес → Дон Кихот
ГЛАВА XIX,
о мудрых речах Дон-Кихота, о мертвом теле и о других интересных событиях.
— Знаете, что, ваша милость? — начал Санчо. — Мне кажется, Господь посылает вам все эти несчастия в наказание за то, что вы не сдержали своего обета: не кушать со скатерти, не разговаривать с женщинами и вообще не делать многого другого, чего вы наобещали, пока не добудете шлема этого… как его?.. Маландрома, что ли… Одним словом, того мавра, о котором вы мне рассказывали.
— Да, ты, пожалуй, и прав, друг Санчо, — ответил Дон-Кихот. — Клянусь Богом, я совсем забыл об этом!.. Должно быть и на тебя пала часть наказания за то, что ты не напомнил мне о моей клятве. Я употреблю теперь все усилия, чтобы загладить свою вину. Это, впрочем, и не особенно трудно, так как рыцарский устав представляет полную возможность искупить всякий грех, как бы он ни был велик. Я научу и тебя, как очищать свою совесть.
— Чего мне очищаться, когда я не давал никаких клятв.
— Ты-то не давал, зато слышал, как клялся я, а потому твоею святою обязанностью было останавливать меня от нарушения моих обетов. Раз ты этого не сделал, то и на тебя ложится вина в соучастничестве со мною в клятвопреступлении, т. е. в большом грехе.
— Ну, делать нечего, буду стараться загладить свой грех, как вы мне укажете. Только прошу вас не подводить меня опять. Вы не будете исполнять своих клятв, а я должен буду отвечать за это, — слуга покорный! Почем я могу знать, в чем вы клянетесь про себя и потом не исполняете своих клятв? Я в вашей душе не сижу, а следовательно и не могу проверять вашей совести. Большое удовольствие отвечать за другого, когда…
— Да перестань ты, ради Бога, ворчать, Санчо! У меня и без того голова кругом идет… Смотри, уже смеркается, а нигде не видно никакого жилья. Этак нам придется ночевать в чистом поле и вдобавок с пустым желудком… В сумке оставалась еще провизия?
— Нет, ваша милость; там были только разные перевязочные средства и кое-какие мелочи. Я хотел было запастись едой и вином в той… в том заколдованном замке, в котором мы ночевали, но забыл из-за тех проклятых привидений, которые так славно отделали нас на чердаке…
— На чердаке? Опомнись, Санчо: роскошнейшую спальню, предназначенную для благородных рыцарей, ты называешь чердаком. Это ни на что не похоже!
— Ну, в той заколдованной спальне, представлявшейся мне старым, развалившимся чердаком, — все равно.
Толкуя о фантастических замках, волшебниках, заколдованных принцессах и тому подобных чудесах, наши путники, несмотря на спустившийся мрак, продолжали ехать вперед. Они умирали с голода и просили Бога привести их опять хотя к каким-нибудь пастухам, которые могли бы накормить их и дать им приют на ночь.
Вдруг они увидели двигающуюся им навстречу процессию с факелами, ярко светившимися вдали. Процессия эта была так велика, что, казалось, и конца ей не было. Не будучи в состоянии объяснить себе, что бы это значило, Санчо с испуга совсем растерялся, да и Дон-Кихот тоже пришел в полное недоумение, глядя на это странное шествие.
Придержав своих животных, рыцарь и его оруженосец безмолвно глядели на огненную линию, тихо приближавшуюся к ним. Санчо трясся всем телом, и у его господина мороз пробегал по коже. Тем не менее к чести рыцаря нужно сказать, что он первый овладел собою и сказал:
— Нет никакого сомнения, что мы стоим лицом к лицу с новым приключением, в котором я призван выказать всю свою силу и все свое мужество.
— Ох, Господи! — воскликнул Санчо. — Да где же мне взять ребер для этого нового приключения? Очевидно, это опять какие-то колдуны или привидения, с которыми невозможно справиться простым людям, в роде меня, да и самим рыцарям…
— Будь покоен, мой друг, — перебил Дон-Кихот. — Какие бы это ни были могущественные волшебники или духи, я не позволю им дотронуться до тебя даже пальцем. Если я не поспел к тебе на помощь утром, когда тебя подбрасывали на воздух, то это только потому, что я был прикован к седлу и не мог перескочить через забор; а теперь мы в чистом поле, и я ни на шаг не отстану от тебя.
— А если вас опять околдуют так, что вам нельзя будет помочь мне? Ждать хорошего тут нечего… вон их сколько ползет на нас!
— Во всяком случае прошу тебя не падать духом, Санчо… Будь помужественнее. Я ровно ничего не боюсь и надеюсь выйти полным победителем из этого нового приключения.
— Ну, хорошо, посмотрим, что будет, — сказал оруженосец, стараясь прибодриться. — Авось Господь заступится за нас хотя на этот раз, видя наше искреннее раскаяние в прошедших грехах.
— Конечно, Санчо. Уповай на Его милосердие, и ничего худого с тобою не случится… Однако отодвинемся немного в сторону, а то как бы не стали пугаться наши животные.
Рыцарь и оруженосец отъехали на несколько шагов от дороги и остановились, не спуская глаз с шествия. Вскоре они могли различить толпу мужчин, покрытых белыми покрывалами.
При виде этого странного зрелища расхрабрившийся было Санчо снова до такой степени струсил, что зубы его застучали как в лихорадочном ознобе. Ужас его усилился, когда он разглядел посреди толпы человек двадцать всадников тоже в белом и с факелами в руках; лица у этих всадников были точно каменные. Далее следовали траурные носилки, сопровождаемые шестью другими всадниками в длинных черных мантиях, спускавшихся до самых копыт их мулов.
Шествие двигалось очень медленно. По временам среди толпы слышались жалобные причитания.
Принимая во внимание глухую полночь и совершенно пустынное место, не должно удивляться, что Санчо был уверен, что это шествие привидений. А что касается Дон-Кихота, постоянно бредившего о сверхъестественных приключениях, то он был вполне убежден в этом, и чем сильнее трусил первый, тем более возрастало мужество последнего.
— Как я счастлив, — говорил он, — что Небо дает мне наконец столь желанную возможность прославить свое имя! Это, наверное, везут мертвого или раненого насмерть рыцаря, отомстить за которого его врагам предназначено мне… Смотри, Санчо, как храбро я выполню возложенную на меня Провидением задачу, и подивись мне!
Поправившись в седле, он крепко обхватил правою рукой пику и с решительным видом выехал снова на середину дороги, успокаивая ласковыми словами своего Росинанта, начавшего было вертеть ушами.
Когда первый ряд процессии приблизился к нему в упор, Дон-Кихот крикнул громовым голосом:
— Эй, кто бы вы ни были, остановитесь! Отвечайте мне: кто вы, куда отправляетесь, и что лежит у вас на носилках? Судя по всему, вы или жертвы великого злодеяния, или сами злодеи, совершившие какое-нибудь страшное преступление… Отвечайте же! Я призван Небом отомстить за вас или наказать вас…
— Нам некогда давать вам отчет, — ответил один из всадников, — до гостиницы еще далеко, а мы спешим. Потрудитесь дать нам дорогу.
Оскорбленный этим ответом, Дон-Кихот схватил ближайшего из мулов за узду и снова крикнул:
— Повторяю вам: остановитесь и будьте повежливее со мною… Отвечайте на мой вопрос, если не хотите, чтоб я вызвал вас всех на битву со мною!
Испуганный мул встал на дыбы и сбросил с себя всадника. По адресу Дон-Кихота послышались ругательства. Это побудило взбешенного рыцаря броситься на другого всадника. Ударом пики он вышиб его из седла; та же участь постигла третьего, четвертого и так далее. Рыцарь гарцевал посреди толпы, победоносно сбрасывая направо и налево всадников и опрокидывая пеших. Можно было подумать, что у Росинанта вдруг выросли крылья, — так быстро и легко он носился с сидевшим на нем богатырем, торжествовавшим победу над столькими противниками.
Думая, в свою очередь, что имеет дело с злым духом или, по крайней мере, с каким-нибудь разбойником-головорезом, толпа в ужасе разбежалась во все стороны, не покидая, однако, своих факелов. Со стороны можно было подумать, что это ряженые во время карнавала, вздумавшие погулять ночью в пустынном месте и чем-нибудь напуганные. Длинные мантия заставляли бегущих путаться в складках и спотыкаться.
Дон-Кихоту не трудно было расправиться с целою толпой таких трусов. Некоторые из бежавших вообразили, что, действительно, видят в его лице самого черта, вырвавшегося прямо из ада, чтобы отнять у них покойника, лежавшего на носилках, так как это была похоронная процессия, на которую напал наш герой.
Санчо глядел выпуча глаза на всю эту сцену, удивляясь храбрости и ловкости своего господина и бормоча про себя: «А ведь мой рыцарь и правда, должно быть, такой герой, как он говорит о себе!»
Всем вышибленным Дон-Кихотом из седла вскоре удалось подняться, снова сесть на своих мулов и скрыться. На земле остался только тот, которого сбросил с себя сам мул, когда рыцарь подхватил его под узцы. Заметив лежавшего на земле человека с факелом в руке, который еще горел, Дон-Кихот крикнул ему, чтоб он сдался, если не желает быть убитым на месте.
— Я уж и так сдался, — ответил тот, — и, кажется, при падении я сломал ногу, и потому не могу подняться. Если вы, сеньор, дворянин и христианин, то вы не будете убивать беззащитного лиценциата первой степени. Вы этим совершили бы совершенно бесполезное преступление.
— Если вы лицо духовное, то какой же черт принес вас сюда? — спросил Дон-Кихот.
— Не черт, а злая судьба моя…
— Судьба ваша, действительно, будет незавидная, если вы тотчас же не ответите на все мои вопросы, — продолжал Дон-Кихот.
— На все, на что хотите, я отвечу вам, — поспешно заявил лиценциат. — Прежде всего я должен сказать вам, что меня зовут Алонзо Лопецом. Я родом из Альковенды и еду из города Баеса в компании с одиннадцатью другими церковнослужителями в Сеговию. Мы провожаем тело одного дворянина, умершего в Баесе, где он сначала и был погребен, но его родственники потребовали, чтобы тело его было вырыто и перенесено в Сеговию, в семейный склеп. Те, которые шли с нами пешком, все его родные и друзья.
— А кто убил его? — спросил рыцарь.
— Бог наслал на него злокачественную лихорадку, — ответил Алонзо Лопец.
— Это дело другое. Следовательно, мне некому мстить за его смерть и остается только покорно склонить голову перед Высшею Волей… Знайте, что я странствующий рыцарь Дон-Кихот Ламанчский, всецело посвятивший себя на служение добру, на восстановление истины и попрание зла, которое я неусыпно отыскиваю, странствуя по свету.
— Судя по тому, что вы причина моего настоящего положения и предстоящей мне, должно быть, хромоты, я невольно прихожу к заключению, что вы иногда попираете вместе со злом и добро, — со вздохом заметил лиценциат. — Очевидно, вы немного пересолили своим рвением служить только истине… А что касается меня, то могу вас уверить, что величайшее зло и ужаснейшая несправедливость для меня заключается именно в моей настоящей встрече с вами.
— Увы, на свете не все так делается, как бы следовало! — сказал Дон-Кихот. — Вольно же вам рыскать ночью по пустыням, разыгрывая из себя привидений с факелами в руках! Я сначала принял было вас за чертей, овладевших чьею-нибудь грешною душой, и хотел, исполняя свой долг, вырвать ее у вас. Потом я заподозрил в вас злоумышленников, и опять-таки долг повелевал мне остановить вас и потребовать у вас отчета, и в случае, если бы мои подозрения оправдались, наказать вас.
— Ну, значит, вышло такое дурное стечение обстоятельств, которого никто не мог предвидеть… Прошу вас об одном, господин странствующий рыцарь, волею судеб лишивший меня возможности совершить мою обязанность: помогите мне выкарабкаться из-под моего мула; моя нога запуталась между стременем и седлом, и собственными силами я никак не могу высвободить ее.
— Что же вы молчали об этом до сих пор! — вскричал Дон-Кихот. — Санчо! Санчо, иди скорее сюда!.. Санчо, где же ты?
Оруженосец хотя и слышал зов своего господина, но не спешил на него, будучи занят более интересным делом: он подбирал свертки и узлы с провизией, которые везли с собой лиценциаты и растеряли во время бегства. Сняв с себя камзол и устроив из него мешок, он складывал в него находку и только тогда подбежал к Дон-Кихоту, когда крепко пристроил этот импровизированный мешок на спине своего осла.
Когда бедный лиценциат, нога которого оказалась сильно вывихнутою, а не сломанною, как он думал, дружными усилиями рыцаря и его оруженосца был вытащен из-под мула и посажен на седло, Дон-Кихот попросил извинения за невольное оскорбление священнослужителей и пожелал им всем счастливого дальнейшего пути. Санчо же от себя добавил:
— Отец мой, если ваши спутники спросят вас, кто тот храбрый рыцарь, который обратил их в бегство, то скажите им, что это знаменитый Дон-Кихот Ламанчский, рыцарь «Печального Образа».
Как только лиценциат отъехал так далеко, что свет его факела стал казаться маленькою огненною точкой, в роде светляка, Дон-Кихот спросил своего оруженосца:
— Санчо, почему ты назвал меня рыцарем «Печального Образа»?
— Потому, что я никогда еще не видал вашу милость таким жалким, истерзанным и измученным, как сейчас, при свете факелов. Это, конечно, оттого, что вас так много колотили в эти дни.
— Нет, Санчо, это совсем не оттого, — возразил Дон Кихот. — У всех прежних знаменитых рыцарей были прозвища: рыцарь «Пылающего Меча», рыцарь «Единорога», рыцарь «Дев», рыцарь «Феникса», рыцарь «Грифа», рыцарь «Смерти» и так далее. Не должен, конечно, и я остаться без прозвища, и потому дух моего будущего историка вложил тебе в уста то прозвище, которым ты сейчас назвал меня. Отныне я так и буду называть себя рыцарем «Печального Образа» и при первом удобном случае велю нарисовать на своем щите соответствующую фигуру по которой меня можно было бы узнать сразу, без всяких расспросов.
— Охота вам тратиться на это, ваша милость, когда вам достаточно только показать свою собственную фигуру, чтобы вас сейчас же признали за рыцаря «Печального Образа»! — воскликнул оруженосец. — Я говорю не шутя: от побоев, от голода и от потери зубов вы имеете удивительно печальный вид.
Дон-Кихот невольно улыбнулся, но все-таки выразил твердое намерение сохранить так неожиданно данное ему оруженосцем прозвище и украсить свой щит печальною фигурой.
— Знаешь что, мой друг? — сказал он, помолчав немного. — Ведь я подлежу отлучению от Церкви за то, что поднял руку на церковнослужителей… Впрочем, на самом-то деле я поднял пику, а не руку, и не имел ни малейшего намерения совершать такого преступления. Я верный сын католической Церкви и уважаю все, что имеет к ней какое-либо отношение. Я думал, что это злые духи или разбойники, против которых я обязан выступать с оружием. Положим, с рыцарем Сидом Рюи-Диазом был такой случай: однажды он опрокинул на глазах самого его святейшества папы сидение одного посла, и за эту дерзость папа отлучил его от Церкви, хотя рыцарь поступил так, как ему повелевали честь и долг… Однако что же мы не посмотрели, действительно ли на носилках несли труп? Может быть там было еще что-нибудь. Не догнать ли нам носильщиков, Санчо, и не заставить ли их показать то, что они несут?
— Нет, ваша милость, — возразил Санчо, — не советую вам делать этого. Людям, которых вы так храбро разогнали, может прийти в голову желание отомстить вам, если они еще раз увидят вас, и тогда не только будут пересчитаны ваши ребра, но достанется и моим. Уберемся-ка лучше отсюда по добру, по здорову. Провизии у нас теперь вдоволь, так как я подобрал все, что растеряли беглецы, и недалеко отсюда должны быть горы, в которых мы отлично можем укрыться и основательно закусить после всех наших подвигов. Вспомним пословицу «Пусть мертвый отправляется в могилу, а живой — на пажити» и поедем дальше.
С этими словами Санчо взял под уздцы своего тяжело нагруженного осла и двинулся вперед; Дон-Кихот молча последовал за ним, сознавая его правоту.
Через полчаса они очутились в горах, где и расположились отдохнуть и утолить свой голод вкусными яствами, так кстати попавшимися им под руку. К сожалению, у них не было ни одного глотка, чем бы они могли утолить мучившую их жажду.
Санчо стал придумывать, где бы им достать хоть воды.
Следующая страница →
← 18 стр. Дон Кихот
20 стр. → Страницы:
19
Всего 122 страниц
© «Онлайн-Читать.РФ» Обратная связь
Кто «благословил» Дон Кихота на подвиг?
Важно понимать, как пишет Мережковский, что Дон Кихот — это человек еще той, старинной эпохи, когда ценности добра и зла формировались не исходя из личного опыта, а с оглядкой на то, что говорили авторитетные люди прошлого, например, Августин, Боэций или Аристотель. И любой важный жизненный выбор осуществлялся только с опорой и оглядкой на великих, авторитетных людей прошлого.
Так же и для Дон Кихота. Для него авторитетным оказались авторы рыцарских романов. Вычитанные и усвоенные им из этих книг идеалы были приняты им без колебаний. Они, если угодно, определили «догматическое содержание» его веры. И всего себя герой романа положил на то, чтобы эти принципы прошлого привнести в настоящее, «сделать былью».
И даже когда Дон Кихот говорит, что он хочет добиться славы печального рыцарского подвига, то она, эта слава важна ему именно как возможность стать проводником этих вечных идеалов. Личная слава ему ни к чему. Поэтому, можно сказать, сами авторы рыцарских романов «уполномочили» его на этот подвиг.
Издевался ли Сервантес над своим героем?
Сервантес — человек рубежа XVI-XVII веков, а смех того времени довольно груб. Вспомним Рабле или комические сцены в трагедиях Шекспира. «Дон Кихот» задумывался как комическая книга, и она действительно представлялась комической современникам Сервантеса. Уже при жизни писателя его герои стали, например, персонажами испанских карнавалов. Героя бьют, а читатель смеется.
Предполагаемый портрет Сервантеса
Именно эту неизбежную грубость автора и его читателей не принимает Набоков, который в своей «Лекции о “Дон Кихоте”» возмущался тем, что Сервантес так беспощадно издевается над своим героем. Акцентирование трагического звучания и философской проблематики романа — целиком заслуга авторов XIX века, романтиков и реалистов. Их интерпретация романа Сервантеса сейчас уже заслонила изначальный замысел писателя. Ее комическая сторона оказывается для нас на втором плане. И тут большой вопрос: что более значимо для истории культуры — мысль самого писателя или то, что мы за ней видим? Дмитрий Мережковский, предвосхищая Набокова, писал о том, что сам писатель не очень понимал, что за шедевр он создал.
Почему шутовская пародия стала великим романом?
Секрет такой популярности и значимости «Дон Кихота» связан с тем, что книга постоянно провоцирует все новые и новые вопросы. Пытаясь разобраться с этим текстом, мы никогда не поставим точку. Роман не дает нам никаких окончательных ответов. Наоборот, он постоянно ускользает от любых законченных интерпретаций, заигрывает с читателем, провоцирует его погружаться в смысловую композицию все глубже и глубже. Более того, прочтение этого текста для каждого будет «своим», очень личным, субъективным.
Это роман, чудесно эволюционирующий вместе с автором на наших глазах. Сервантес углубляет свой замысел не только от первого тома к второму, но и от главы к главе. Хорхе Луис Борхес, мне кажется, справедливо писал, что читать первый том, когда есть второй, в общем-то уже необязательно. То есть «Дон Кихот» — это уникальный случай, когда «сиквел» оказался намного лучше «оригинала». А читатель, устремляясь дальше в глубину текста, чувствует удивительное погружение и всё большее сочувствие к герою.
Памятник Сервантесу и его героям в Мадриде
Произведение открывалось и до сих пор открывается новыми гранями и измерениями, которые не были заметны для предыдущих поколений. Книга зажила своей собственной жизнью. «Дон Кихот» оказался в центре внимания в XVII веке, затем повлиял на многих авторов в эпоху Просвещения (в том числе на Генри Филдинга, одного из создателей современного типа романа), затем вызвал восторг последовательно у романтиков, реалистов, модернистов, постмодернистов.
Интересно, что образ Дон Кихота оказался очень близок русскому миропониманию. К нему часто обращались наши писатели. Например, князь Мышкин, герой романа Достоевского «Идиот», — это и «князь-Христос», и одновременно Дон Кихот; книга Сервантеса специально упоминается в романе. Тургенев написал блестящую статью, в которой сравнил Дон Кихота и Гамлета. Писатель сформулировал различие двух внешне будто бы похожих героев, надевших на себя маску безумия. Для Тургенева Дон Кихот — это своеобразный экстраверт, который всего себя отдает другим людям, который полностью открыт для мира, тогда как Гамлет, наоборот, — интроверт, который замкнут на самом себе, принципиально отгорожен от мира.
Что общего у Санчо Пансы и царя Соломона?
Санчо Панса — герой парадоксальный. Он, конечно, комичен, однако именно в его уста Сервантес порой вкладывает удивительные слова, которые вдруг приоткрывают мудрость и остроумие этого оруженосца. При этом особенно это заметно к концу романа.
В начале романа Санчо Панса является воплощением традиционного для тогдашней испанской литературы образа плута. Но плут из Санчо Пансы никудышный. Все его плутовство сводится к удачным находкам чьих-то вещей, какому-то мелкому воровству, да и на том его ловят за руку. А затем оказывается, что талантлив этот герой совсем в другом. Уже ближе к финалу второго тома Санчо Панса становится губернатором поддельного острова. И здесь он выступает как рассудительный и умный судья, так что невольно хочется сравнить его с премудрым ветхозаветным царем Соломоном.
Так поначалу глупый и невежественный Санчо Панса к финалу романа оказывается совершенно иным. Когда Дон Кихот в конце концов отказывается от дальнейших рыцарских подвигов, Санчо умоляет его не отчаиваться, не отступать от выбранного пути и идти дальше — к новым подвигам и приключениям. Получается, авантюризма в нем не меньше, чем в Дон Кихоте.
По мысли Генриха Гейне, Дон Кихот и Санчо Панса неотделимы друг от друга и составляют единое целое. Представляя себе Дон Кихота, мы сразу же представляем рядом и Санчо. Единый герой в двух лицах. А если считать Росинанта и ослика Санчо — в четырех.
Характеристика
Санчо обычный землепашец
. Крестьянин. Простолюдин. Привык батрачить с утра до ночи. Его жизнь ничем не примечательна. В ней отсутствуют яркие события. Неудивительно, что мужчина мечтал вырваться из этого порочного круга, чтобы сделать свою жизнь лучше, но для осуществления своих желаний ему не хватает ни средств, ни связей. Поэтому он не раздумывая согласился на авантюрное предложение Дон Кихота. Это был единственный шанс, выпадающий раз в жизни и отказываться от него он не собирался.
Деньги, богатство и добыча
. Именно об этом мечтал Санчо, но еще больше он любил плотно покушать и подольше поспать. «Когда я сплю, я не знаю ни страха, ни надежд, ни трудов, ни блаженств. Спасибо, тому, кто изобрел сон». Несмотря на свойственную ему простоту и наивность, мужчина четко знал, что хочет.
Рассудительный, практичный, хитрый
. «А мы лучше спустимся на землю и будем ходить по ней ногами». У него острый ум. Ему присуща наблюдательность.Частенько он пытается образумить своего господина и отговорить его от совершения неблагоразумных поступков, но сам невольно попадает под его влияние. Желание стать губернатором затмило разум.
Добрый, отзывчивый, человечный, мудрый, бескорыстный
. Эти положительные черты характера особенно хорошо проявились во время его правления островом. Правитель из Санчо вышел хороший. Он старался помочь каждому, кто обращался к нему за помощью. Решал проблемы по справедливости, не выходя за рамки закона. Однако вскоре понял, что это не его. Высокая должность оказалась не по душе. Если в самом начале произведения он мечтал стать губернатором исключительно из корыстных соображений, то, испробовав на себе новую роль, сделал вывод, что каждый должен заниматься своим делом. Тем, для которого он родился. Он вновь захотел вернуться домой к привычной работе, пахать землю и сажать хлеб.
Путешествие открыло оруженосцу глаза на многие вещи, избавив его от миражей и иллюзий. Исцеление произошло не сразу. Санчо доходил до этого постепенно, путем собственных ошибок, серьезных испытаний, выпавших на него во время пути. Он эволюционировал на глазах, превращаясь из хитрого и плутоватого пройдохи в честного, справедливого и мудрого человека.
Влияние Дон Кихота не прошло даром. Душа Санчо становится возвышеннее. Он понимает, что творить добро, всегда лучше чем зло.
Что за рыцарские романы высмеял Сервантес?
Изначально жанр рыцарских романов зародился в XII веке. Во времена настоящих рыцарей эти книги воплощали актуальные идеалы и представления — куртуазные (правила хорошего тона, хорошие манеры, которые впоследствии легли в основу рыцарского поведения. — Прим. ред.) литературные, религиозные. Однако пародировал Сервантес вовсе не их.
«Новые» рыцарские романы появились после введения технологии книгопечатания. Тогда, в XVI веке, для широкой, уже грамотной публики начинают создавать легкое, развлекательное чтиво о рыцарских подвигах. По сути, это был первый опыт создания книжных «блокбастеров», цель которых была очень простой — избавить людей от скуки. Во времена Сервантеса рыцарские романы уже не имели отношения ни к реальности, ни к актуальной интеллектуальной мысли, однако их популярность не угасала.
Нужно сказать, что Сервантес вообще не считал «Дон Кихота» своим лучшим произведением. Задумав «Дон Кихота» как шутливую пародию на рыцарские романы, которые писались тогда для развлечения читающей публики, он затем взялся создать настоящий, подлинный рыцарский роман — «Странствия Персилеса и Сихизмунды». Сервантес наивно полагал, что это лучшее его произведение. Но время показало, что он ошибался. Такое, кстати, нередко случалось в истории мировой культуры, когда писатель считал наиболее удачными и важными одни произведения, а последующие поколения выбирали для себя совсем другие.
Титульный лист испанского издания «Амадиса», 1533 год
А с «Дон Кихотом» произошло удивительное. Оказалось, что этот роман — не только пародия, которая пережила оригинал. Именно благодаря Сервантесу эти «бульварные» рыцарские романы были увековечены. Мы бы ничего не знали ни о том, кто такой Амадис Гальский, Бельянис Греческий или Тирант Белый, если бы не «Дон Кихот». Так бывает, когда важный и значимый для многих поколений текст подтягивает за собой целые пласты культуры.
С кем сравнивают Дон Кихота?
Образ Дон Кихота чем-то напоминает православного юродивого. И здесь нужно сказать, что сам Сервантес к концу жизни все больше и больше тяготел к францисканству (католический нищенствующий монашеский орден, основанный святым Франциском Ассизским. — Прим. ред.). А образ Франциска Ассизского, как и его последователей-францисканцев, в чем-то перекликается с православными юродивыми. И те, и другие сознательно выбирали бедный образ жизни, носили на себе рубища, ходили босиком, постоянно странствовали. О францисканских мотивах в «Дон Кихоте» написано довольно много работ.
Вообще, между сюжетом романа и евангельским повествованием, равно как и житийными историями, напрашивается довольно много параллелей. Испанский философ Хосе Ортега-и-Гассет писал, что Дон Кихот — это «готический Христос, иссушённый новейшей тоской, смешной Христос наших окраин». Мигель де Унамуно, другой испанский мыслитель, назвал свой комментарий к книге Сервантеса «Житие Дон Кихота и Санчо». Унамуно стилизовал свою книгу под житие святого. Он пишет о Дон Кихоте как о «новом Христе», который, всеми презираемый и поругаемый, шествует по испанской глубинке. В этой книге была заново сформулирована знаменитая фраза, что если бы Христос снова появился на этой земле, то мы бы вновь его распяли (впервые она зафиксирована у одного из немецких писателей-романтиков, а позже ее повторяет Андрей Тарковский в «Страстях по Андрею»).
Кстати, заголовок книги Унамуно потом станет и названием фильма грузинского режиссера Резо Чхеидзе. Параллели между сюжетом романа и евангельской историей проводил даже Владимир Набоков в «Лекциях о Дон Кихоте», хотя уж кого-кого, а Набокова трудно заподозрить в особом интересе к религиозным темам.
И действительно, Дон Кихот вместе со своим оруженосцем Санчо Пансой, особенно во второй части романа, очень сильно напоминают Христа и его апостола. Например, это заметно в сцене, когда в одном городе местные жители начинают закидывать Дон Кихота камнями и смеются над ним, а затем даже вешают на него забавы ради табличку с надписью «Дон Кихот Ламанчский», которая очень напоминает другую знаменитую надпись — «Иисус Назарянин, Царь Иудейский».
Дон Кихот (роман) — Цитаты
— Отчасти ты прав, Санчо, — заметил Дон Кихот. — Однако ж, прежде чем добиться этой чести, рыцарю в виде испытания надлежит странствовать по свету в поисках приключений, дабы, выйдя победителем, стяжать себе славу и почет, так что ко времени своего появления при дворе он будет уже известен своими делами настолько, что мальчишки, видя, что он въезжает в городские ворота, тотчас сбегутся, обступят его и начнут кричать: «Вот Рыцарь Солнца», или: «Вот Рыцарь Змеи», смотря по тому, под каким именем стал он известен великими своими подвигами. «Это он, — скажут они, — в беспримерном сражении одолел страшного великана Брокабруна, невиданного силача, это он расколдовал великого мамелюка персидского, пребывавшего заколдованным около девятисот лет». И так из уст в уста начнет переходить весть о его деяниях, и сам король, заслышав крики мальчишек и шум толпы, подойдет к окну королевского своего дворца и, взглянув на рыцаря, тотчас узнает его по доспехам или по девизу на щите и непременно скажет: «Гей вы, мои рыцари! Сколько вас ни есть при дворе, выходите встречать красу и гордость рыцарства, ныне нас посетившую». И по его повелению выйдут все, а сам король спустится даже до середины лестницы, прижмет рыцаря к своей груди и в знак благоволения запечатлеет поцелуй на его ланите, а затем возьмет его за руку и отведет в покои сеньоры королевы, и там его встретят она и её дочь инфанта, само собой разумеется, столь прекрасное и совершенное создание, что таких в известных нам странах если и можно сыскать, то с превеликим трудом. В то же мгновение она обратит свой взор на рыцаря, рыцарь на неё, и каждому из них почудится, будто перед ним не человек, но ангел, и, сами не отдавая себе отчета, что, как и почему, они неминуемо запутаются в хитросплетенной любовной сети, и сердце у них заноет, ибо они не будут знать, как выразить свои чувства и свое томление. Затем рыцаря, разумеется, отведут в один из дворцовых покоев, роскошно обставленный, и там с него снимут доспехи и облекут в роскошную алую мантию, и если он и вооруженный казался красавцем, то столь же и даже ещё прекраснее покажется он без оружия. Ввечеру он сядет ужинать с королем, королевою и инфантою и украдкой от сотрапезников своих будет ловить её взоры а она с не меньшею опаскою будет смотреть на него, ибо, как я уже сказал, это в высшей степени благонравная девица. Затем все встанут из-за стола, и тут невзначай войдёт в залу безобразный маленький карлик, а за ним прекрасная дуэнья в сопровождении двух великанов, и дуэнья эта, предложив испытание, придуманное каким-нибудь древнейшим мудрецом, объявит, что победитель будет признан первым рыцарем в мире.
Король сей же час велит всем присутствующим попробовать свои силы, но к вящей славе своей устоит до конца и выдержит это испытание один лишь рыцарь-гость, чем несказанно обрадует инфанту, и инфанта почтет себя счастливою и вознагражденною за то, что она столь высоко устремила и вперила взоры души своей. Но это ещё не все: король или же князь, все равно — кто бы он ни был, ведет кровопролитную войну с другим, таким же могущественным, как и он, и рыцарь-гость по прошествии нескольких дней, проведенных им при дворе, попросит у него дозволения послужить ему на поле брани. Король весьма охотно согласится, и рыцарь в благодарность за оказанное благодеяние почтительно поцелует ему руки. В ту же ночь он простится со своей госпожою инфантою через решетку сада, куда выходят окна её опочивальни, через ту самую решетку, через которую он уже не раз с нею беседовал с ведома и при содействии служанки, пользующейся особым её доверием. Он вздохнет, ей станет дурно, служанка принесет воды и, опасаясь за честь своей госпожи, будет сильно сокрушаться, ибо утро, мол, близко и их могут увидеть. Наконец инфанта придет в себя и через решетку протянет рыцарю белые свои руки, и тот покроет их поцелуями и оросит слезами. Они условятся между собою, как им уведомлять друг друга обо всем хорошем и дурном, что с ними случится, и принцесса станет умолять его возвратиться как можно скорее. Рыцарь торжественное дает обещание, снова целует ей руки и уходит от неё в таком отчаянии, что кажется, будто он вот сейчас умрет. Он удаляется к себе, бросается на свое ложе, но скорбь разлуки гонит от него сон, и он встает чуть свет и идет проститься с королем, королевою и инфантою. Но вот он простился с королем и с королевою, и тут ему говорят, что сеньора инфанта нездорова и не может его принять. Рыцарь догадывается, что причиной тому — боль от расставания с ним, и сердце у него разрывается на части, и ему стоит огромных усилий не выдать себя. Здесь же находится служанка-наперсница, — она все замечает и спешит доложить своей госпоже, и та встречает её со слезами на глазах и говорит, что ей так тяжело не знать, кто её рыцарь и королевского он рода или нет. Служанка уверяет её, что учтивость, изящество и храбрость, какие выказал её рыцарь, суть приметные свойства человека, принадлежащего к знатному, королевскому роду. Изнывавшая инфанта утешилась. Дабы не возбудить подозрений у родителей, она пересиливает себя и спустя два дня выходит на люди. Рыцарь между тем уже уехал. Он сражается на войне, побеждает врагов короля, завоевывает множество городов, выигрывает множество сражений, возвращается ко двору, видится со своею повелительницею в обычном месте и сообщает ей, что в награду за оказанные услуги он намерен просить у короля её руки. Король не согласен выдать её за него, ибо не знает, кто он таков. Однако ж то ли он похитил её, то ли каким-либо другим путем, но только инфанта становится его женою, и отец её в конце концов почитает это за великое счастье, ибо ему удается установить, что рыцарь тот — сын доблестного короля какого-то там королевства, — думаю, что на карте оно не обозначено. Король умирает, инфанта — наследница, рыцарь в мгновение ока становится королем. Вот когда наступает время осыпать милостями оруженосца и всех, кто помог ему столь высокого достигнуть положения: он женит оруженосца на служанке инфанты, разумеется, на той самой, которая была посредницею в их сердечных делах, — при этом оказывается, что она дочь весьма родовитого герцога. — XXI; образец развёрнутой пародии на куртуазную литературу
Как образ Христа отразился в мировой литературе?
Еще Блаженный Августин считал уподобление Христу целью христианской жизни и средством преодоления первородного греха. Если брать западную традицию, об этом писал святой Фома Кемпийский, из этого представления исходил святой Франциск Ассизский. Естественно, это отразилось и в литературе, например, в «Цветочках Франциска Ассизского», жизнеописании святого, столь ценимого, в том числе и Сервантесом.
Есть «Маленький принц» с героем, явившимся на землю ради спасения пусть не всех людей, но хотя бы одного человека (потому он и маленький). Есть удивительная пьеса Кая Мунка «Слово», недавно напечатанная в журнале «Иностранная литература», но давным-давно известная синефилам по гениальной экранизации Карла Теодора Дрейера. Есть роман Никаса Казандзакиса «Христа распинают вновь». Есть и тексты с довольно шокирующими образами — с традиционной религиозной точки зрения. Всё это свидетельствует о том, что евангельская история — одна из основ европейской культуры. И судя по новым и новым вариациям на темы евангельских образов (какие бы странные трансформации они не претерпевали), этот фундамент вполне крепок.
Судя по «Дон Кихоту», евангельские мотивы могут проявляться в литературе неявно, подспудно, даже незаметно для самого автора, просто в силу его естественной религиозности. Нужно понимать, что если бы автор XVII века вводил религиозные мотивы в текст намеренно, он бы куда заметнее их акцентировал. Литература того времени чаще всего открыто демонстрирует приемы, не скрывает их; так же мыслит и Сервантес. Соответственно, говоря о религиозных мотивах в романе, мы самостоятельно выстраиваем полную картину мировоззрения писателя, домысливаем то, что он обозначил лишь несколькими несмелыми штрихами. Роман это позволяет. И в этом тоже его подлинная современная жизнь.
новости интернета
Автор
: Мигель де Сервантес Сааведра
Название
: Хитроумный идальго Дон Кихот Ламанчский
Жанр
: Классическая проза
Год издания
: 1605-1615 гг.
Лошади научили людей верности.
И самое лучшее лекарство не поможет больному, если он отказывается его принять.
Ни одна женщина не поверит, что стихи посвящены ей, если имя её не обозначено в них ясно и отчетливо.
… от животных люди получили много уроков и узнали много важных вещей: так, например, аисты научили нас пользоваться клистиром, собаки – блеванию и благодарности, журавли – бдительности, муравьи – предусмотрительности, слоны – стыдливости, а конь – верности.
Колесо судьбы вертится быстрее, чем крылья мельницы, и те, что еще вчера были наверху, сегодня повержены во прах.
Сеньор, если б я мог изобразить статность её и стройность, вы дались бы диву, но это невозможно, оттого что она вся сгорбленна и согнута, а колени её упираются в подбородок, и, однако же, всякий, глядя на неё, скажет, что если б только она могла выпрямиться, то достала бы головою до потолка.
Если когда-нибудь жезл правосудия согнётся у тебя в руках, то пусть это произойдёт не под тяжестью даров, но под давлением сострадания (Дон Кихот).
Упорство — вот залог Того, что невозможное возможно, И хоть я изнемог, Взаимности взыскуя безнадежно, А все ж упрямо жду, Что на земле небесный рай найду.
Что питает в милой твёрдость? Гордость. Что сулит мне повседневность? Ревность. Что лишит меня терпенья? Презренье. Значит, верить в исцеленье Мне расчёта больше нету, Надломили веру эту Гордость, ревность и презренье.
О ревность и презренье, два злодея, Чью тиранию свергнуть я не смею! Верёвку иль кинжал молю мне дать, И пусть я больше не увижу света! Уж лучше это, чем опять страдать.
Но, несмотря на муки, как и прежде, Себе не властен отказать в надежде, Хоть верить ей давно уже страшусь, И — чтоб терзать себя ещё сильнее — Расстаться с нею через силу тщусь.
Пусть эхо о любви моей несчастной Поведает природе беспристрастной, Чтоб мир узнал, как я тобой казним, И даже в диких тварях пробуждалась Святая жалость к горестям моим.
Пусть грешники из тьмы кромешной ада Подскажут мне ужасные слова Для выраженья муки бесконечной Чтоб выход дать тоске сердечной.
Да, он любил, но им пренебрегали, он обожал — и заслужил презренье.
В разлуке человек всего страшится и всё ему причиняет боль.
С несчастьями, которые посылает небо, благам жизни не совладать.
А ничтожество пусть будет уделом того, кто за ничтожество себя почитает.
В первых движениях чувства человек не волен.
Просто-напросто не любитель я что бы то ни было долго хранить в себе: хранишь-хранишь, глядь, а оно уже и прогоркло — вот чего я боюсь (Санчо Панса).
Что предпочесть: мудрость безумия или тупость здравого смысла?
Если же он, несмотря на мои разуверения, продолжал безнадежно упорствовать и плыть против течения, то что же удивительного в том, что в конце концов его захлестнула волна безрассудства?
Разуверить не значит унизить.
Желания питает надежда.
Красота честной женщины — это как бы далёкое пламя или же острый меч: кто к ней не приближается, того она не ранит и не опаляет.
Ведь если бы всякая красота влюбляла в себя и покоряла, то желания наши, смутные и неопределённые, вечно блуждали бы, не зная, на чём им остановиться, ибо если на свете есть бесчисленное множество прекрасных существ, то и желания наши должны быть бесчисленны.
Учтивость есть взаимности примета (Хризостом).
… Лучше позаботьтесь о том, чтобы все слова ваши были понятны, пристойны и правильно расположены, чтобы каждое предложение и каждый ваш период, затейливый и полнозвучный, с наивозможно и доступною вам простотою и живостью передавали то, что вы хотите сказать; выражайтесь яснее, не запутывая и не затемняя смысла. Позаботьтесь также о том, чтобы, читая вашу повесть, меланхолик рассмеялся, весельчак стал еще веселее, простак не соскучился, разумный пришел в восторг от вашей выдумки, степенный не осудил её, мудрый не мог не воздать ей хвалу. Приятель (в прологе).
Ваше дело подражать природе, ибо чем искуснее авторей подражает, тем ближе к совершенству его писания.
Я начинаю думать, что и в аду можно встретить добрых людей (Санчо Панса).
Стоит только добродетели достигнуть степени высоких, как ее уже начинают преследовать.
Никогда ещё копье не притупляло пера, а перо — копьё.
Когда знатные женщины или же скромные девицы поступаются своею честью и позволяют своим устам переходить всякие границы приличия и разглашать заветные тайны своего сердца, то это означает, что они доведены до крайности (Дон Кихот).
