Даже оппозиция – и та считается невредною, ежели она не вредит. Нет, видно, есть в божьем мире уголки, где все времена переходные.
Человек так уж устроен, что и на счастье-то как будто неохотно и недоверчиво смотрит, так что и счастье ему надо навязывать.
***
Вспыхнула во Франции революция, и стало всем ясно, что «просвещение» полезно только тогда, когда оно имеет характер непросвещенный.
***
Везде литература ценится не на основании гнуснейших ее образцов, а на основании тех ее деятелей, которые воистину ведут общество вперед.
***
Не к тому будь готов, чтобы исполнить то или другое, а к тому, чтобы претерпеть.
***
Для того, чтобы усмирять убогих людей, необходимо иметь гораздо больший запас храбрости, нежели для того, чтобы палить в людей, не имеющих изъянов.
***
Стыд есть драгоценнейшая способность человека ставить свои поступки в соответствие с требованиями той высшей совести, которая завещана историей человечества.
***
Благонадёжность это клеймо, для приобретения которого необходимо сделать какую-нибудь пакость.
***
Хотя же в Российской Державе законам и изобильно, но все таковые по разным делам разбрелись, и даже весьма уповательно, что большая их часть в бывшие пожары сгорела.
Для преобразования России нужно было, чтоб шалопаи были на глазах, чтоб они не гадили втихомолку, а делали это, буде хватит смелости, в виду всей публики.
***
- Мне всегда казалось, что для нашего отечества нужно не столько изобилие, сколько расторопные исправники.
***
Слова «потихоньку да полегоньку» должны быть написаны на знамени истинно разумного русского прогресса.
***
Это еще ничего, что в Европе за наш рубль дают один полтинник, будет хуже, если за наш рубль станут давать в морду.
***
Тщетно будем мы употреблять выражение «рубль», коль скоро он полтину стоит, однако ежели начальство находит сие правильным, то желание его надлежит выполнить беспрекословно.
***
- И тогда были люди, которые подозревали, что столь порывистый переход от беззаветного людоедства к не менее беззаветному либерализму представляется не совсем естественным.
***
Я не могу представить себе, чтоб у какого бы то ни было вопроса не имелось подлежащего начальника
***
Разница в том только, что в Риме сияло нечестие, а у нас – благочестие, Рим заражало буйство, а нас – кротость, в Риме бушевала подлая чернь, а у нас – начальники.
***
А в сущности, что такое Петербург? – тот же сын Москвы, с тою только особенностью, что имеет форму окна в Европу, вырезанного цензурными ножницами.
***
Нынче люди так слабы, что даже при виде сторублевой кредитки теряют нить своих поступков, – что же будет, когда они увидят целый миллион в тумане!
***
Подхалимовы – это особенная порода такая объявилась, у которой на знамени написано: ври и будь свободен от меры.
Цитаты Салтыкова-Щедрина
Подготовил: Дмитрий Сироткин
Представляю вам подборку цитат писателя Михаила Салтыкова-Щедрина (1826 – 1889).
Его сатирические обличения российской действительности воспринимаются как-то уж слишком свежо.
Цитаты сведены по темам: чиновники, обыватели, литература, Россия, глупость, законы, русские, человеческие проявления, пьянство, воровство, нравы, деловые вопросы, жизнь, патриотизм, религия, власти.
О чиновниках
Сие от меня не зависит.
В деле административной репутации от первого шага зависит все будущее администратора.
От него кровопролитнее ждали, а он чижика съел.
И даже допускал, что самые заблуждения людей не всегда должны иметь непременным последствием расстреляние.
Все в мире волшебство от начальства происходит.
Дозволяется при встрече с начальством вежливыми и почтительными телодвижениями выражать испытываемое при сем удовольствие.
Какой наилучший способ выразить доверие, как не беспрекословное исполнение того, чего не понимаешь?
Я человек культуры, потому что служил в кавалерии.
Об обывателях
Как бы чего не вышло.
Обыватель всегда в чем-нибудь виноват.
С одной стороны, нельзя не признаться, с другой стороны, нельзя не сознаться.
В словах «ни в чем не замечен» уже заключается целая репутация, которая никак не позволит человеку бесследно погрузиться в пучину абсолютной безвестности.
Всякий да содержит в уме своем, что ежели обыватель временно прегрешает, то оный же еще того более полезных деяний соделывать может.
Нет опаснее человека, которому чуждо человеческое, который равнодушен к судьбам родной страны, к судьбам ближнего, ко всему, кроме судеб пущенного им в оборот алтына.
Неправильно полагают те, кои думают, что лишь те пискари могут считаться достойными гражданами, кои, обезумев от страха, сидят в норах и дрожат. Нет, это не граждане, а по меньшей мере бесполезные пискари.
О литературе
Писатель пописывает, читатель почитывает.
Литература изъята из законов тления. Она одна не признает смерти.
Все великие писатели и мыслители потому и были велики, что об основах говорили.
Нет более просветляющего, очищающего душу чувства, как то, которое ощущает человек при знакомстве с великим художественным произведением.
Везде литература ценится не на основании гнуснейших её образцов, а на основании тех ее деятелей, которые воистину ведут общество вперед.
В виду общей рабьей складки умов, аллегория всё ещё имеет шансы быть более понятной и убедительной и, главное, привлекательной, нежели самая понятная и убедительная речь.
Талант сам по себе бесцветен и приобретает окраску только в применении.
О России
Если я усну и проснусь через сто лет и меня спросят, что сейчас происходит в России, я отвечу: пьют и воруют.
Нет, видно, есть в божьем мире уголки, где все времена — переходные.
Это еще ничего, что в Европе за наш рубль дают один полтинник, — будет хуже, если за наш рубль станут давать в морду.
Многие склонны путать два понятия: «Отечество» и «Ваше превосходительство».
Отечество — тот таинственный, но живой организм, очертания которого ты не можешь для себя отчетливо определить, но которого прикосновение к себе непрерывно чувствуешь, ибо ты связан с этим организмом непрерывной пуповиной.
Идти вперёд — трудно, идти назад — невозможно.
О глупости
Несть глупости горшия, яко глупость!
Громадная сила – упорство тупоумия!
Идиоты вообще очень опасны, и даже не потому, что они непременно злы, а потому, что они чужды всяким соображениям и всегда идут напролом, как будто дорога, на которой они очутились, принадлежит им одним.
Ум дан человеку не для того, чтоб испытывать неизвестное, а для того, чтоб воздерживаться от грехов.
Глупым, в грубом значении этого слова, Струнникова назвать было нельзя, но и умен он был лишь настолько, чтобы, как говорится, сальных свечей не есть и стеклом не утираться.
О законах
Строгость российских законов смягчается необязательностью их исполнения.
Самые плохие законы — в России, но этот недостаток компенсируется тем, что их никто не выполняет.
Цель издания законов двоякая: одни издаются для вящего народов и стран устроения, другие — для того чтобы законодатели не коснели в праздности.
Первый и единственный параграф этого устава гласил так: «Ежели чувствуешь, что закон полагает тебе препятствие, то, сняв оный со стола, положи под себя. И тогда все сие, сделавшись невидимым, много тебя в действии облегчит».
О русских
У нас нет середины: либо в рыло, либо ручку пожалуйте!
Если на Святой Руси человек начнет удивляться, то он остолбенеет в удивлении и так до смерти столбом и простоит.
Стоят на коленях, а по глазам видно, что бунтуют…
Ну, у нас, брат, не так. У нас бы не только яблоки съели, а и ветки-то бы все обломали! У нас намеднись дядя Софрон мимо кружки с керосином шел — и тот весь выпил!
Кстати, цитаты про русских
О человеческих проявлениях
В болтливости скрывается ложь, а ложь, как известно, есть мать всех пороков.
Страшно, когда человек говорит и не знаешь, зачем он говорит, что говорит и кончит ли когда-нибудь.
Одному нравится арбуз, другому — свиной хрящик.
Не столько сражался, сколько был сражаем.
О пьянстве
Увы! Не прошло еще четверти часа, а уже мне показалось, что теперь самое настоящее время пить водку.
Идет чумазый! идет, и на вопрос: что есть истина? твердо и неукоснительно ответит: распивочно и на вынос.
Необщительный человек, не принимающий участия в попойках, непременно должен быть неблагонамеренным и злоумышляющим.
О воровстве
Когда и какой бюрократ не был убежден, что Россия есть пирог, к которому можно свободно подходить и закусывать?
Во всех странах железные дороги для передвижения служат, а у нас сверх того и для воровства.
Для того чтобы воровать с успехом, нужно обладать только проворством и жадностью. Жадность в особенности необходима, потому что за малую кражу можно попасть под суд.
О нравах
Всякому безобразию свое приличие.
Барышня спрашивают, для большого или малого декольте им шею мыть.
Нынче, маменька, и без мужа все равно что с мужем живут. Нынче над предписаниями-то религии смеются. Дошли до куста, под кустом обвенчались — и дело в шляпе. Это у них гражданским браком называется.
О деловых вопросах
Он был твердой души прохвост, а это тоже своего рода сила, обладая которою можно покорить мир.
— Кредит, — толковал он Коле Персианову, — это когда у тебя нет денег… понимаешь? Нет денег, и вдруг — клац! — они есть! — Однако, mon cher, если потребуют уплаты? — картавил Коля. — Чудак! Ты даже такой простой вещи не понимаешь! Надобно платить — ну, и опять кредит! Еще платить — еще кредит! Нынче все государства так живут!
О жизни
Исследуемый мною мир есть воистину мир призраков. Но я утверждаю, что эти призраки не только не бессильны, но самым решительным образом влияют на жизнь.
Как сама она, раз войдя в колею жизни, почти машинально наполняла ее одним и тем же содержанием, так, по мнению ее, должны были поступать и другие.
Кстати, цитаты о жизни
О патриотизме
Когда начинают часто говорить о патриотизме, значит — опять что-то украли!
Есть люди, которые мертвыми дланями стучат в мертвые перси, которые суконным языком выкликают «Звон победы раздавайся!» и зияющими впадинами вместо глаз выглядывают окрест: кто не стучит в перси и не выкликает вместе с ними?
О религии
Он молился не потому, что любил бога и надеялся посредством молитвы войти в общение с ним, а потому, что боялся черта и надеялся, что бог избавит его от лукавого.
Всякому человеку положено нести от бога крест и что это делается не без цели, ибо, не имея креста, человек забывается и впадает в разврат.
Кстати, цитаты о религии
О властях
Российская власть должна держать свой народ в состоянии постоянного изумления.
Просвещение внедрять с умеренностью, по возможности избегая кровопролития.
О разном
Чего-то хотелось: не то конституции, не то севрюжины с хреном, не то кого-нибудь ободрать.
Крупными буквами печатались слова совершенно несущественные, а все существенное изображалось самым мелким шрифтом.
Дети – это любящие существа, в которых все, начиная от них самих и кончая последней тряпкой, которую они на себе имеют, – все принадлежит родителям. Поэтому родители могут судить детей; дети же родителей – никогда. Обязанность детей – чтить, а не судить.
Нет задачи более достойной истинного либерала, как с доверием ожидать дальнейших разъяснений.
Как известно, какое-то время Салтыкову-Щедрину удавалось совмещать работу вице-губернатором (в Рязани и потом в Твери) с работой писателя, клеймящего вице-губернаторов и прочих чиновников. В этом не было принципиального противоречия, поскольку он не был похож на обычного чиновника, но была явная раздвоенность, скажем так, ролевой позиции. В любом случае, он лучше многих писателей узнал, как на практике работают чиновники.
Цитаты про Салтыкова-Щедрина
- И. Тургенев: Вы жалуетесь на ненависть иных людей, которые даже бледнеют при одном вашем имени, — это вы напрасно. — Кто возбуждает ненависть — тот возбуждает и любовь. — Будь вы просто потомственный дворянин М. Е. Салтыков — ничего бы этого не было. — Но вы Салтыков-Щедрин, писатель, которому суждено было провести глубокий след в нашей литературе, — вот вас и ненавидят — и любят, смотря кто. — И в этом «результат вашей жизни», о котором вы говорите,- и вы можете быть им довольны. (кстати, цитаты Тургенева)
- Ф. Достоевский: Тема сатир Щедрина — это спрятавшийся где-то квартальный, который его подслушивает и на него доносит: а г-ну Щедрину от этого жить нельзя. (кстати, цитаты Достоевского)
- И. Сеченов: Михаил Евграфович Салтыков — это всеми уважаемый диагност наших общественных зол и недугов.
- Л. Толстой: Читал Щедрина. И хорошо, да старо, нового нет. Мне точно жалко его. Жалко пропавшую силу. (кстати, цитаты Толстого)
- А. Чехов: Мне жаль Салтыкова. Это была крепкая сильная голова. Тот сволочной дух, который живет в мелком, измошенничавшемся душевно русском интеллигенте среднего пошиба, потерял в нем своего самого упрямого и назойливого врага. (кстати, цитаты Чехова)
- М. Горький: Это огромный писатель, гораздо более поучительный и ценный, чем о нём говорят. (кстати, цитаты Горького)
- А. Луначарский: Сатира Щедрина при всём блестящем остроумии тяжела, её просто трудно читать! Она такая злая, она звенит как натянутая струна, она готова оборваться. Она надрывает Вам сердце.
Далее вы можете перейти к другим подборкам цитат:
- цитаты Гоголя
- цитаты Некрасова
- цитаты Гончарова
- цитаты Грибоедова
- цитаты Лескова
- цитаты Островского
Буду признателен, если вы поделитесь с друзьями ссылкой на статью в социальных сетях. Воспользуйтесь кнопками сетей ниже.
Комментарии также всячески приветствуются!
Несколько слов о Салтыкове-Щедрине
Во все времена – более‑менее пристально – Салтыков‑Щедрин оставался в фокусе внимания критики, литературоведов разных школ и направлений. Карта русской литературы сквозь особую сатирическую призму, обозначившая очень существенные и влиятельные щедринские территории, казалось бы, сложилась. Но можно ли считать тем не менее полностью разработанным и проясненным феномен щедринской эстетики, философии, поэтики, взаимовлияние его личной, писательской «повестки», так сказать, и «повестки дня» современников – вопрос спорный. Абсолютно правомерно задуматься, почему Щедрин, «писатель по природе в основном речевой, стилевой и со стилем как бы журнальным, почти что фельетонист со своим злободневным зубоскальством» остается для нас абсолютно живым сегодня, в чем секрет, с одной стороны, такой неиссякающей актуальности, а с другой, при всей его центральности, итоговости положения в литературе, откуда берется эта бросающаяся в глаза обособленность, отдельность, альтернативность, которая остро осоз‑ навалась аудиторией еще при жизни Салтыкова‑Щедрина?
СОВРЕМЕННИКИ О САЛТЫКОВЕ-ЩЕДРИНЕ
В. П. Буренин вспоминал, что Щедрин не был блестящим рассказчиком‑повествователем, какими считались, к примеру, Тургенев или Григорович, – большие «мастера разговора». У Щедрина отсутствовал тот явный артистизм, наслаждение собственным умением, в нем никогда «не чувствовалось подготовки, юмор и остроумие вырывались невольно, были прирожденными качествами его речи… И при всей шутливости своих речей он… сохранял почти суровую серьезность и сам никогда не смеялся…».
А. М. Скабичевский, много лет проработавший с Щедриным в «Отечественных Записках», говорил об особой «энергетике» щедринских выступлений: «Не гнев его был страшен, а скорее те шуточки, которыми он способен был уничтожить собеседника… Особенно блистал он искусством однимдвумя словами, часто по одному чисто внешнему признаку, очертить личность в самом комическом виде, в то же время чрезвычайно верно»;
А Тургенев в свое время вывел «три формулы», которые суммируют и наиболее чётко определяют щедринское место в общем контексте, его парадоксальность, противоречивость, а также противопоставленность, природную сопротивляемость кружковой замкнутой среде. Вдумаемся в них. Эти формулы можно считать крайне внятным определением щедринской альтернативности – императивом даже. Итак, признак первый: в пореформенное время, при всем раздробленном состоянии русской литературы и культурной жизни в целом, Щедрин, соблюдая и подтверждая свое творческое право на «особое мнение», особый взгляд, открытую оппозиционность общепринятым положениям тем не менее оставался без сомнения фигурой центральной, скрепляющей. Его фундаментальная, осевая, основополагающая функция признавалась как оппонентами, так и еди‑ номышленниками. «Знаете, мне иногда кажется: что на его плечах вся наша литература теперь лежит. Конечно, есть и кроме него хорошие, даровитые люди, но держит литературу он», – именно так Тургенев в разговоре с публицистом С. Н. Кривенко отозвался о Салтыкове‑Щедрине в мае 1881 года. Признак второй: Щедрин в литературе умеет нечто такое, что кроме него не сделает никто. Его художественная функция абсолютно эксклюзивна. В этой связи в высшей степени характерен отзыв Тургенева на «Семейный суд», прочитанный им в октябрьском номере «Отечественных записок» (1875): «…отчего Салтыков вместо очерков не напишет крупного романа с группировкой характеров и событий, с руководящей мыслью и широким исполнением? Но на это можно ответить, что романы и повести до некото‑ рой степени пишут другие – а то, что делает Салтыков, кроме него, некому». И, наконец, последнее – особое качество щедринского письма, щедринского слова – способность ощутимого, почти физического воздействия, точность и самоконтроль: «…B нем есть что‑то свифтовское: серьезный и жесткий юмор, ясный и трезвый реализм, при самой необузданной игре воображения, и особенно непоколебимый здравый смысл, я готов даже сказать – умеренность, ни на минуту не изменяет автору, несмотря на несдержанность и преувеличение формы. Я видел, как люди смеялись до колик, слушая чтение иных очерков Салтыкова. Было что‑то почти страшное в этом смехе, ибо, неудержимо смеясь, публика чувствовала, что бич хлестал ее самое».
КАТЕГОРИЯ ИСТОРИИ В ТЕКСТАХ ЩЕДРИНА
Литературный жаргон 1860‑х хорошо узнается в щедринских текстах: Ум, Стыд, Совесть, Отече‑ ство, Правда, каждая из которых обладает своими достаточно устойчивыми коннотациями и спутниками‑метафорами. Жизнь вообще: утро, сад, река, дорога; Жизнь современная: пустыня, болото, могила, «окутанная саваном снежная равнина», «ночь», «тишина», «мрак», «безмолвие», «оцепене‑ ние», «страх».
В «Господах Головлевых» эти художественные средства, создавая фантастические сгустки реальности, действуют с необычайной остротой и силой. Умирающий Павел слышит звуки: «вдруг наступила мертвая тишина. Что‑то неизвестное, страшное обступило его со всех сторон. Дневной свет сквозь опущенные гардины лился скупо, и так как в углу, перед образом, теплилась лампадка, то сумерки, наполняющие комнату, казались ещё темнее и гуще. В этот таинственный угол он и уставился глазами, точно в первый‑раз его поразило нечто в этой глубине… Павел Владимирович всматривался‑всматривался и ему почудилось, что там, в этом углу, всё вдруг задвигалось. Одиночество, беспомощность, мертвая тишина – и посреди этого тени, целый рой теней. Ему казалось, что эти тени идут, идут, идут… «
Среди этого страха и нарастающего ужаса появляется особый персонаж – История. У нее свой «костюм» и узнаваемые свойства. Щедрин создает свою «философию истории»: история понимается как сказка, предание и миф, назидание, урок; история понимается как справка, политический и государственный архив. И, наконец, третье. История присутствует как реальный опыт. В «межеумочное время», когда «…народная мысль разрешается в целый ряд вопросов, догадок и предположе‑ ний… – это единственный верный руководитель…»
Сказки Щедрина буквально перенасыщены историей; сказочные повествования – это словно бы «исторические афоризмы», исторические прит‑ чи, представленные в сценах и лицах. В сказках мы находим целую классификацию разных видов исторического описания: «лесная История», дятел завершает работу над десятым томом «Истории леших» «Пестрые люди… плескали руками и вопили: «Да здравствуют ежовые рукавицы!». Но История взглянула на дело иначе и втайне положила в серд‑ це своем: «годиков через сто я непременно всё это тисну!» «
СЛОВО ЩЕДРИНА
Специфика щедринского лиризма и сатирического анализа, особенность работы с литературным материалом – умение создать ситуацию и тут же отрефлексировать ее, – «погрузиться и одновременно ока‑ заться вовне – это главнейший секрет щедринской сатиры, так сказать, его собственная художественная печать».
Наверное, отсюда – беспримерная сосредото‑ ченность Щедрина на слове, фразе, том же самом групповом лексиконе, которым он сам по мере надобности пользуется, но постоянно «оказывается вовне» этой общей речи. Таким умением, «отмежевывающим» навыком, всем своим художественным опытом Щедрин «лечит», вправляет в сатирические рамки и «разгул» собственного лиризма, «культур‑ ную тоску», и беспримерную сосредоточенность на литературном служении. Кажется, что именно смех удерживает Щедрина от известных крайностей, крушений.
И, наверное, в собственной «словесной избыточности» – источник самоанализа, самоописаний, анализа личной (и общей) речевой стратегии.
«Привычке писать иносказательно я обязан дореформенному цензурному ведомству. Оно до такой степени терзало русскую литературу, как будто поклялось стереть ее с лица земли. Но литература упорствовала в желании жить и потому прибегала к обманным средствам… С одной стороны, появились аллегории, с другой – искусство понимать эти аллегории, искусство читать между строками. Создалась особая рабская манера писать <�курсив мой – Е. П.>, которая может быть названа эзоповскою, – манера, обнаружившая замечательную изворотливость в изобретении оговорок, недо‑ молвок, иносказаний и прочих обманных средств. Цензурное ведомство скрежетало зубами, но, ввиду всеобщей мистификации, чувствовало себя бессильным и делало беспрерывные по службе упущения»
Эта «рабская», а также отнюдь не рабская, а напротив, свободная, лирическая манера стала для Щедрина, как нам кажется, первопричиной такой абсолютной, почти болезненной сфокусированно‑ сти на слове. Результаты исследования и описания разновидностей клише, фразеологического штампа, пусторечия легли в основу целой периодической таблицы пустых слов, пусторечия – одного из мощ‑ нейших каталогов в сатирической системе Щедрина.
Например, в цикле «Круглый год» речь идет об упразднении способности к построению силлогизмов: «Еще чуточку – пожалуй, упразднится и самый дар слова». (13, 544). Само слово, его природа проверяется, ставится под сомнение:
« – А что, господа, дар слова, например… Действительно ли это драгоценнейший дар природы… так только, каверза…» (13, 545).
А герой «Дневника провинциала» попадает на заседание Международного статистического конгресса. Но вскоре он оказывается под арестом, и начинается суд за участие в «тайном обществе», которое устраивало свои сборища под видом этого конгресса. В конце концов выясняется, что все события – многоступенчатая словесная игра, речевая эквилибристика, мистификация. «Ни конгресса, ни процесса – ничего этого не было. Был неслыханнейший, возмутительнейший фарс, самым грубым образом разыгранный шайкой досужих русских людей над ватагой простодушных провинциальных кадыков…»
Гроздья фраз, тем, образов прорастают в сосед‑ них, параллельных, более поздних текстах. Слово пускает корни, побеги, оплетает текстовой фрагмент, как, к примеру, это происходит в очерке «Тревоги и радости в Монрепо»: «Ввиду… сомнений, я припоминал свое прошлое – и на всех его страни‑ цах явственно читал: куроцап! Затем, я обращался к настоящему и пробовал читать, что теперь напи‑ сано в моем сердце, но и здесь ничего, кроме того же самого слова, не находил! Как будто все мое миросозерцание относительно этого предмета выразилось в одном этом слове, как будто ему суждено было не только заполнить прошлое, но и на мое настоящее и будущее наложить неистребимую печать!»
В произведениях Щедрина постоянно фиксируются сломы языка. Возвышенная риторика скомпрометирована, слова этого лексикона становятся «незрелыми и даже смешными», мысли заменяются «громкими фразами», появляется «угроза всеобщего косноязычия». Мысль ратователей за свободу отечественного изготовления укладывается в одно слово: кандалы. Расхожий лексикон вбирает также в себя слова «свобода» и «наш добрый, прекрасный народ». Анализируя эти «фундаментальные» гнезда, Салтыков резюмировал: никакая грамматика не выдержит подобного двоедушия. «Сквернословие» и «косноязычие» – суть воплощения речевой «табели о рангах» в росписях данного лексикона. Слово становится разменной монетой, пред‑ метом манипуляции:
«Конечно, ученье – свет, а неученье – тьма, но история человеческих обществ была свидетельницей учений столь разнообразных, достигавших столь значительных целей, что любопытство относительно действительного значения, которое скрывается в этом слове, делается не только позволительным, но и необходимым»
Буквально в капканы пословиц, афоризмов, клише, общих мест схвачена вся щедринская нарративная структура: «целые свиты азбучных афоризмов», «прежние пресловутые поговорки вроде: «с сильным не борись», «куда Макар телят не гонял», «куда ворон костей не заносил», несмотря на их ясность и знаменательность, представляют лишь слабые образчики той чудовищной терминологии, которую выработало современное хищничество»
Языковое сплетение афоризмов и пословиц у Щедрина представляет развернутое театральное действо, маскарад самой речи, самого языка. Многократно преломляются темы, сюжеты, действующие лица и коллажи словесных структур. Переодетые в другие «речевые костюмы», в декорациях новой пьесы, в обход цензурных регламентаций, «сказки для детей изрядного возраста» образуют некий «фонд» и «фон», альтернативный традиционной басне, притче, сатире.
ЩЕДРИН И ДОСТОЕВСКИЙ
Особенной чертой Щедрина было умение «отвечать» на самые важные высказывание в литературе и обществе. Например, так произошло с «Идиотом» Достоевского. В том, КАК Щедрин отвечает Достоевскому, КАК оппонирует, КАК выстраивает художественную аргументацию, в полной мере реализуется щедринская «программа вмешательства», «деятельной критики». Но попробуем разобраться.
«Идиот» – это отчетливая попытка Достоевского предложить современникам новый утопический идеал: проповедь самосовершенствования и личный пример – вот те главные инструменты, с помощью которых возможно создать «земной рай». Внутренняя противоречивость задания обнаруживается в самом романе. Результаты деятельности князя Мышкина печальны.
Щедрин, бесспорно, задет романом, по‑своему отвечает на идеологический и художественный вызов, который усматривает в сочинении Достоевского. Отвечает, как нам кажется, дважды. Сначала косвенно – «Историей», острой и трезвой антиутопией, затем непосредственно анализом романа «Идиот» в статье «Светлов, его взгляды, характер и деятельность» (1871), посвященной разбору романа Омулевского «Шаг за шагом».
Щедрин создал собственный образ «идиота». Однако идиот Щедрина – на самом деле мелкий прохвост. Сатана‑Дьявол‑Прохвост‑Вор, уворовывающий место в жизни, уворовывающий у обывателей самую жизнь. Так этот высокий ряд выглядит в щедринской трактовке.
Главная для абсурдистской стратегии Щедрина‑художника мысль: мысль о том, как столкнулись два бреда, два безумия – безумный проект, «несосветимая клятва» идиота и алогизм, абсурд, неподотчетность живой жизни. Эту схватку Щедрин исследует и описывает на протяжении всего творчества – в сказках, в публицистике, в «Господах Головлевых». В «Истории одного города» она очерчена с точностью и неумолимостью математической формулы.
Единая ось держит эти два текста, два образа – держит в «проходных», вроде бы незаметных указаниях, возвращает к центральной теме взаимной эквивалентности, «заменимости» двух кардинально противоположных персонажей. Идиот Достоевского – «рыцарь бедный», «Дон Кихот» (реминисцентный уточняющий фон вписывает фигуру в известный литературный ряд). Идиот Щедрина – это «страшная масса исполнительности» с «воображением, доведенным до героизма».
ВМЕСТО ЭПИЛОГА
Итак, опираясь и продолжая разрабатывать богатейшую комическую традицию русской литературы, используя образно‑стилистические, языковые резервы, которые были освоены современниками (об этом писали многие исследователи), Щедрин всё же разрабатывает совершенно альтернативную стратегию и в строгом смысле слова, его литературная работа – создает не отдельные завершенные произведения, а как бы длящийся процесс, в котором акцентируется не конечный результат, не уникальность отдельно взятого элемента – сюжета, конфликта, интриги, а непосредственно открытость форм, словно бы способных вместить всю изменчивость «про‑ воцирующего контекста».
Думается, что в истоках щедринской альтернативности лежат два парадокса: как мы пытались показать, при всей внешней динамике, количественном и качественном разнообразии, разбросе тем и образов художественный мир Салтыкова‑Щедрина статичен, собран и компактен, при пестроте и разнонаправлен‑ ности работ – узнаваемо однотипен, словно бы нанизывает многочисленные сюжетные вариаии на один и тот же стержень.
Неслучайно в сложных щедринских структурах критики видели действие законов растительного, природного мира. Ветвистые, переплетающиеся, врастающие друг в друга конструкции фельетонов, очерков, обозрений складывались в крупные циклы‑хроники, а затем снова распадались на дискретные части, фрагменты, чтобы собраться следующий раз в каком‑то новом единстве.
